28 июня 1914 г. роковой выстрел в Сараево, произведенный Гаврилой Принцыпом, участником революционной организации «Млада Босна», разжег пламя мировой войны: локальное австро-сербское противостояние переросло в глобальный конфликт. Несомненно, будет преувеличением называть убийство австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда одной из основных причин, спровоцировавших Первую мировую войну, которая явилась следствием глубинных сдвигов в экономике, политике и международных отношениях того времени. И все же трагические события лета 1914 г. заставляют нас еще раз проанализировать значение Сербии для силового равновесия на Балканах накануне Первой мировой войны, определить место, которое ей отводили великие державы в своей региональной политике, а также выяснить, как международная конъюнктура влияла на формирование внешнеполитического курса королевства.
Представляется возможным рассмотреть поставленные вопросы на примере Майского переворота 1903 г. в Сербии, когда в результате заговора офицерами были убиты король Александр Обренович с супругой, а также некоторые министры. Новым правителем был провозглашен представитель соперничавшей династии Петр Карагеоргиевич. Белградские события вызвали широкий резонанс среди европейской общественности: из Сербии были отозваны дипломатические представители иностранных государств.
Майский переворот в Сербии: реакция Российской и Австро-Венгерской империй
Ключевым событием в развитии международных отношений в Юго-Восточной Европе в конце XIX в. можно считать заключение австро-русского соглашения 1897 г. о поддержании статус-кво. Данное соглашение во многом носило компромиссный характер и позволяло правительствам России и Дунайской империи на протяжении десятилетия регулировать кризисы в регионе (в первую очередь Македонский вопрос).
Несомненно, соглашение 1897 г. выступало в качестве определяющего фактора по отношению к внешнеполитическому курсу Сербского королевства. Австро-русская антанта 1897 г. значительно сужала Белграду пространство для маневрирования между Петербургом и Веной, которое являлось не только отличительной чертой политики правящих кругов королевства, но и непосредственно отражалось на обстановке внутри страны. Борьба между династией Обреновичей и ее сторонниками, выступавшими за модернизацию Сербии по западноевропейской модели, с одной стороны, и радикальной партией, пользовавшейся поддержкой большинства населения и настаивавшей на сохранении традиционных сербских ценностей и самобытности — с другой, экстраполировалась на внешнеполитические программы двух сил. Первые считали приоритетным направлением ориентацию на Австро-Венгрию, вторые связывали осуществление сербских национальных устремлений с поддержкой России. Кульминационным пунктом реализации австрофильской линии стало подписание в 1881 г. Тайной конвенции между Сербией и Двуединой империей: в соответствии с данным документом, князь Милан (с 1882 г. король) обязывался не заключать договоры с иностранными государствами без предварительного согласия Вены и обещал пресекать ведущуюся с территории Сербии пропаганду в Боснии и Герцеговине и Нови Пазарском санджаке. Отказываясь от претензий на данные провинции, Милан рассчитывал на содействие Дунайской монархии в Македонии. Фактически с молчаливого согласия Вены в 1885 г. сербский король начал войну против Болгарии. От полного разгрома в этой кампании Сербию спасло энергичное вмешательство Австро-Венгрии.
Между тем на Балльплац весьма скептически оценивали возможность присоединения северо-западных областей Македонии к Сербии. Ведь Вена сама отводила Македонии, особенно Старой Сербии, одно из центральных мест в своих экспансионистских замыслах на Балканах: включив ее в сферу своего влияния или аннексировав, она получила бы контроль над Салониками — стратегически важным портом в Эгейском море. Однако король Александр Обренович, игнорируя реалии балканской политики Австро-Венгрии, продолжал рассчитывать на ее благосклонное отношение к проводимому Сербией курсу в регионе. Так, он планировал заручиться поддержкой Вены в случае эвентуального выступления в союзе с Турцией и Румынией против Болгарии, если та «начнет агрессивные действия в Македонии».
Когда стало очевидно, что политика Александра в примыкающих к Сербии турецких провинциях противоречила схемам Габсбургской монархии, Белград начал переориентироваться на Россию. Этот поворот в сторону Петербурга совпал со стремлением последнего, не нарушая общих принципов соглашения 1897 г., противодействовать интригам Двуединой империи в Македонии. Русские дипломаты на Балканах в своих донесениях действительно фиксировали дестабилизирующие тенденции в политике Вены в регионе, что особенно ярко проявилось на примере контактов австро-венгерских агентов с лидерами македонского революционного движения, албанских волнений и проекта строительства так называемой Санджакской железной дороги.
По сведениям русского посланника в Белграде Н.В. Чарыкова, агенты Б. Калая, главы австро-венгерской оккупационной администрации в Боснии и Герцеговине, не только поддерживали тайную связь с одним из вождей македонских четников Б. Сарафовым, но и снабжали его деньгами. Как конфиденциально сообщали сербские политики русскому послу, лидеры четников лишь прикрывали свои планы лозунгами «автономии» и «самостоятельности», но в реальности, по словам сербов, выступали за австрийскую оккупацию Македонии, поскольку Сербия и Болгария были не в состоянии скоординировать свои действия и освободить христианские народы, томившиеся под османским игом.
Итак, Вена и Петербург отводили Сербскому королевству важное место в своей балканской политике. Следовательно, возникал вопрос: насколько правящий режим в Сербии, ответственный за принятие внешнеполитических решений, был приемлем с точки зрения Австро-Венгрии и России и позволял им рассматривать данное государство в качестве опоры собственного влияния в регионе.
Внутренняя политика Александра Обреновича, как указывает ряд историков, отличалась крайней непоследовательностью. Начало 1903 г. было отмечено ужесточением режима: король приостановил действие Конституции 1901 г., распустил Скупщину, ограничил основные демократические свободы. Авторитарные меры Александра вызвали протесты общественности, которые были пресечены властями.
В русском МИДе сделали очевидный вывод: политика короля не пользуется поддержкой основной массы населения. Дальнейшее пребывание у власти Александра Обреновича не являлось для царского правительства принципиальным. Отказ императора Николая II принять в России с официальным визитом сербскую королевскую чету (что нанесло существенный удар по популярности Александра среди народа), а также инструкции министра иностранных дел В.Н. Ламздорфа Чарыкову не вмешиваться во внутренние дела Сербии свидетельствовали о безразличии Петербурга к дальнейшей судьбе династии Обреновичей.
Вене весьма сомнительной представлялась способность Александра проводить политику, соответствовавшую австро-венгерским интересам. Его попытки укрепить личную власть не принесли ощутимых результатов, а значит, ему не удалось стабилизировать внутриполитическое положение. Настороженность руководителей австро-венгерской дипломатии вызывала активизация деятельности Белграда в приграничных районах Македонии и Санджаке, особенно возможность объединения усилий в этом направлении сербского монарха и черногорского князя Николая. Тревожным сигналом для Вены стало предложение Александра Обреновича, в соответствии с которым кандидатуру наследника мог выбирать король, согласовав ее с высшими государственными инстанциями — правительством, Государственным советом, председателями Скупщины, кассационного и апелляционного судов, а также с митрополитом Сербским. При этом Александр высказал мнение, что наиболее приемлемым претендентом мог быть один из представителей черногорской династии Петровичей-Негошей. Подобный сценарий развития событий Вену явно не устраивал.
Таким образом, оппозиционные силы действовали в королевстве при весьма благоприятных внешнеполитических обстоятельствах. Позиция Вены и Петербурга в определенном смысле предоставила карт-бланш организаторам заговора 29 мая. Вопрос о том, какую роль в белградской драме играл внешнеполитический фактор, до сих пор остается дискуссионным. Так, очевидец событий Д. Васич отмечал, что в России и Австро-Венгрии должны были положительно отнестись к такому повороту в политической жизни Сербии: первая никогда не симпатизировала династии Обреновичей, вторая только и ожидала европейского мандата на урегулирование обстановки в неспокойном регионе.
Между тем, по воспоминаниям современников — австро-венгерского посланника в Сербии К. Думбы и того же Д. Васича, — русская миссия в Белграде не была осведомлена о готовившемся заговоре. Что касается причастности Вены к свержению правящей династии, то австро-венгерская разведывательная служба и дипломаты, как убедительно показано в исследованиях сербских и отечественных историков, установили контакт с организаторами майского заговора.
Взгляд правительства Дунайской монархии на события 29 мая во многом проявился через его отношение к новому режиму. Вена изначально выразила согласие на избрание князя Петра Карагеоргиевича королем Сербии. В записке, подготовленной в ведомстве на Балльплац, он характеризовался как наиболее подходящий с точки зрения интересов Вены кандидат на сербский престол: Петр, родившийся на территории Австро-Венгрии и некоторое время живший в ее столице как частное лицо, обнаруживал искреннюю симпатию к Двуединой империи. В данном документе также отмечались некоторые уязвимые моменты биографии Петра Карагеоргиевича, которые в будущем позволяли оказывать на него давление, прежде всего — финансовая зависимость: предполагаемый сербский правитель был слишком расточительным в своих тратах и находился в постоянных долгах. Неудивительно, что в Австро-Венгрии делали вполне оптимистичные прогнозы относительно правления короля Петра.
Однако Петр Карагеоргиевич, вопреки расчетам Вены, согласился с требованием радикалов и самосталцев признать «ультрадемократичную» Конституцию 1888 г., тем самым, по мнению австро-венгерских дипломатов, существенно ограничив себе свободу рук. Данная версия Основного закона, как констатировал Думба, делала Скупщину, состоявшую всего из одной палаты, практически всемогущей, что с расширением избирательного права предполагало доминирование на политической сцене Сербии радикалов, пользовавшихся поддержкой народа. Иными словами, данное обстоятельство чрезвычайно осложняло контроль Вены над внутриполитическим развитием королевства.
Реакция России на Майский переворот 1903 г. была довольно двусмысленной. Во-первых, заговорщики пролили кровь венценосных особ, что само по себе ранило чувство монархической солидарности. Во-вторых, русские дипломаты усматривали австро-венгерский «след» в организации заговора. По сообщению Чарыкова, Вена рассчитывала на то, что обычные при государственных переворотах беспорядки и замешательство могли на долгое время ослабить Сербию и задержать ее политическое и экономическое развитие. В отличие от Дунайской монархии, русское правительство прямо осудило убийство королевской четы и обусловило возвращение посла в Белград удалением заговорщиков из свиты Петра Карагеоргиевича.
Все же на тот момент для Вены и Петербурга взаимное сотрудничество оказалось важнее, чем существовавшие между ними противоречия, что проявилось в синхронности признания двумя правительствами нового монарха Сербии. В данном случае кандидатура Петра Карагеоргиевича оказалась компромиссной. Примечательно, что царское правительство отклонило предложение радикалов избрать на сербский престол кого-либо из русских великих князей. Дипломаты двух стран получали от министров иностранных дел инструкции выработать общую линию относительно политической обстановки в Сербии.
С осложнением ситуации на Дальнем Востоке и началом русско-японской войны вопрос о взаимодействии с Веной на Балканах, особенно относительно македонской проблемы (осуществление Мюрцштегской программы реформ для европейских провинций Турции) стал для Петербурга принципиальным. Так, МИД России игнорировал жалобы сербов по поводу агрессивных действий Габсбургской монархии в Старой Сербии и рассматривал их как попытку Белграда внести раздор в отношения между двумя империями.
Майский переворот в Сербии: реакция Великобритании
Особого внимания заслуживает реакция на сербский переворот 1903 г. Лондона. Ведь в Великобритании белградские события подверглись самой резкой критике, и она последней из великих держав восстановила дипломатические отношения с королевством. Основным условием, при котором английский посланник мог вернуться в сербскую столицу, было, по официальному заявлению правительства Британии, устранение организаторов заговора с главных государственных постов.
Примечательно, что, по утверждению сербских дипломатов (посланника в Лондоне Ч. Миятовича), Уайтхолл занял столь бескомпромиссную позицию относительно майского переворота именно под сильным давлением общественности. Однако, на наш взгляд, Форин Офис использовал ссылки на общественное мнение для обоснования своих собственных внешнеполитических решений, что в общем было его обычной практикой. В Лондоне не отвергали возможности того что Вена и Петербург были определенным образом причастны к майским событиям в Белграде. Более того, согласованность их действий в связи с избранием Петра Карагеоргиевича сербским королем демонстрировала взаимопонимание между двумя империями. Данное обстоятельство, по оценке британских наблюдателей, в очередной раз свидетельствовало о том, что «Россия и Австро-Венгрия самоуверенно претендовали на всеохватный контроль над Балканами». Переворот в Сербии и реакция на него Вены и Петербурга являлись, таким образом, доказательством жизнеспособности австро-русской антанты, готовности двух правительств к сотрудничеству, что наталкивало английских дипломатов на мысль о возможном возрождении Союза трех императоров. С этой точки зрения, непризнание Лондоном нового режима в Сербии отчасти являлось противодействием Форин Офиса австро-русской политике в регионе.
Позицию Уайтхолла относительно Майского переворота также следует рассматривать в контексте доминировавшего на тот момент среди чиновников британского МИДа подхода к балканской политике. Лондон стремился проводить в регионе свою традиционную политику баланса сил, т.е. выступать в качестве арбитра по балканским вопросам и косвенно контролировать действия других великих держав. Весьма отчетливо подобная тактика проявилась на примере Македонской проблемы, которая на протяжении десятилетий оставалась в центре внимания европейских кабинетов. Так, британский министр иностранных дел лорд Лэнсдаун заявлял, что Англия в целом поддерживала разработанную Россией и Австро-Венгрией Мюрцштегскую программу, но в случае ее несостоятельности оставляла за собой право выдвигать альтернативные решения и предлагать более радикальные меры. В рамках данного подхода Форин Офис также не видел необходимости в незамедлительном восстановлении дипломатических отношений с Сербией, поскольку, с одной стороны, подобное состояние неопределенности предоставляло ему своеобразный рычаг воздействия на политику королевства, а с другой — давало английскому правительству возможность самому выбрать подходящий момент для отправки своего посла в Белград, т.е. тогда, когда этого потребовали бы соображения силового равновесия.
Среди причин, по которым Лондон не спешил нормализовать отношения с Сербией, надо также назвать внутриполитическую обстановку в этой стране. Британские корреспонденты на Балканах отмечали, что Петр Карагеоргиевич не пользовался поддержкой народа, и его положение было довольно шатким. По сообщениям «Таймс», в Сербии сложилась опасная ситуация, близкая к хаосу: все ведущие политические силы — армия, партии — конфликтовали друг с другом. Даже в рядах радикалов, наиболее массовой и популярной политической организации, отсутствовало единодушие. Следовательно, в британских дипломатических кругах задавались вполне логичным вопросом: насколько целесообразным было со стороны Лондона признание нового режима в Сербии, если он был так неустойчив и, вероятно, недолговечен.
Однако постепенно взгляд Уайтхолла на роль Сербии в регионе эволюционировал, что во многом было обусловлено международной конъюнктурой и изменением расстановки сил на Балканском полуострове. С обострением ситуации на Дальнем Востоке и началом Русско-японской войны позиции России на Балканах ослабели. В связи с чем корреспонденты британских изданий фиксировали стремление Австро-Венгрии заполнить образовавшийся вакуум силы. Английские обозреватели писали о замыслах Вены распространить свою власть над Македонией. Показательно, что анализ ситуации в регионе, представленный британскими журналистами, совпадал с оценкой положения дел на Балканах, содержавшейся во внутриведомственной переписке сербского МИДа. Ни военные круги, ни австро-венгерская общественность, по словам сербского посланника в Вене С. Груича, не верили в успех реформ и готовились к аннексии территорий, прилегавших к Митровице. Австро-Венгрия намеренно дестабилизировала ситуацию в Македонии и Старой Сербии, чтобы получить удобный повод для вмешательства. Так, характеризуя взгляды сербских государственных деятелей относительно перспектив внешней политики королевства, германский посланник в Белграде фон Экард отмечал, что все их заявления пронизаны «паническим страхом перед коварными планами Австро-Венгрии».
В таких условиях Форин Офис, с одной стороны, и сербское правительство — с другой, пришли к осознанию необходимости восстановления баланса сил в регионе, а значит, и взаимного сотрудничества в данном направлении. У. Тезиджер, британский вице-консул в Белграде, подчеркивал, что сильное Сербское королевство, внутренне консолидированное, могло стать надежным барьером против продвижения Австро-Венгрии на юг и осуществления ее планов в Македонии. Как указывал британский дипломат, благодаря содействию Англии, Франции и Италии Сербия получила бы экономическую и финансовую помощь, что сделало бы ее независимой от Вены. В свою очередь сербские государственные деятели (главным образом радикалы и самосталцы) подняли вопрос о восстановлении отношений с Британией, который превратился в один из ключевых как во внутренней, так и внешней политике королевства.
Тенденции, на которые указал Майский переворот
Суммируя все выше сказанное, мы можем констатировать следующее. Майский переворот 1903 г. был результатом внутренних процессов, протекавших в Сербии. Само по себе данное событие, по словам Э. Диллона, не оказало никакого влияния на международные отношения. Скажем, восстанию в Македонии, разгоревшемуся в августе того же года, великие державы придавали более серьезное значение, поскольку оно поставило на повестку дня вопрос о целостности турецких владений в Европе. Однако если анализировать смену династий в Сербии в общем контексте происходивших в начале XX в. на Балканах событий, то Майский переворот и реакция на него великих держав позволяют нам выявить две важные тенденции, которые в дальнейшем определяли развитие политической ситуации в регионе. Во-первых, мы можем говорить о том, что Австро-Венгрия, позиционировавшая себя в качестве великой державы и ключевого игрока в регионе, постепенно утрачивала свои ведущие позиции. Данный факт проявился в том, что Вена, намеренно дестабилизировавшая положение на Балканах, поддерживая связь с македонскими четниками и сербскими заговорщиками, в итоге не смогла управлять создавшимся хаосом. Ее неспособность контролировать внутриполитические процессы в Сербии привела к тому, что после Майского переворота у власти в стране оказалась радикальная партия, прорусски ориентированная и имевшая четко сформулированную программу развития государства. Национальные устремления королевства, среди которых главной (пусть и неосуществимой в ближайшей перспективе) была задача объединения всех сербских земель, не только сталкивались со стратегическими планами Вены, но непосредственно затрагивали проблему существования Двуединой империи в качестве балканской державы. Во-вторых, Сербия, действительно, стала субъектом международных отношений и важным элементом силового равновесия на Балканах, что отразилось в реалистичной оценке политической элитой королевства мировой конъюнктуры. Достижение своих национальных интересов она связывала с опорой на Россию и франко-русский союз, а после ослабления влияния Петербурга в регионе сербское правительство начало рассматривать возможность ориентации на Англию, которая в тот период активизировала свою политику на Балканах, прежде всего, конечно, в Македонском вопросе, и противодействовала смещению баланса сил в сторону Австро-Венгрии.