Тамерлан — величайший правитель своего времени

Бурные события рубежа веков и тысячелетий в Евразии, мире в целом побуждают оглянуться на 600 лет назад, всмотреться в эпоху, когда также зарождались «всемирная» история, тогдашняя «глобализация». Та эпоха — конец XIV столетия и начало ХV — была связана с именем Тимура (Тамерлана), строителя континентальной сверхдержавы. Оценки Тимура в общественном мнении были тогда и остаются сейчас неизменно полярными. Для одних (по преимуществу на Востоке) он — великий правитель, политик и полководец как Чингисхан. Для других (преимущественно на Западе) — великий и удачливый злодей наподобие Цезаря Борджиа. Все это говорит лишь о том, что знаем мы о Тимуре недопустимо мало. Еще меньше понимаем мы смысл его масштабной преобразовательной деятельности. Между тем даже беглое обобщение его деяний глубоко впечатляет.

Образ Тамерлана

Шесть веков назад Тимур воссоздал державу Александра Македонского и без малого — империю Чингисидов. Сфера его могущества простиралась от Монголии до Средиземного моря, интересов — от Атлантики до Тихого океана. Византия признала себя его вассалом, короли Англии и Франции искали его помощи в Столетней войне. Европа трепетала перед победителем грозного османского султана Баязета (Баязида) Молниеносного в битве при Ангоре, разгромившего крестоносцев в 1396 году в битве под Никополем. В конце XIV — начале XV века государство Тимура было единственной сверхдержавой на континенте. Однако едва ли кто-то из современников вполне понимал причины ее возникновения всего за пару десятилетий и практически на пустом месте. Еще менее им был понятен скрытый механизм функционирования евразийской империи, причины ее неизменных побед. Недалеко ушли от них в этом смысле и позднейшие историки…

В оценках Тамерлана они мало расходятся с его современниками, потрясенными как масштабом и дерзостью его деяний, так и примерами его несомненной жестокости. Хрестоматийный случай — расправа над жителями Исфахана, которые сначала впустили к себе гарнизон завоевателя, а потом под покровом ночи вырезали. За это Тимур, взяв город, приказал сложить пирамиду якобы из 70 тыс. отрубленных голов исфаханцев. Сам по себе такой исход вполне отвечал обычаям того времени: вспомним, как Батый наказал «злой город» Козельск во время западного похода монголов за похожее вероломство (не имевшее, кстати, практического смысла). А вот реальность называемой цифры вызывает сомнение. Ведь 70 тысяч — это не что иное, как семикратная тьма, цифра, призванная поразить воображение своим символизмом…

Символическая «тьма» мешала и мешает многим не только вникнуть в суть «ужасных» дел Тимура, но даже просто задуматься о наличии в его предприятиях какой-либо логики (не говоря уже о моральных императивах). «Гибрид изверга и святоши» — максимум того, чего он удостоился от большинства историков. Они словно забыли слова Наполеона:

Соверши правитель (или его подчиненные) одно преступление, как ему припишут и все остальные

Более проницательные и более осведомленные исследователи не склонны видеть в Тимуре некое подобие исламских террористов конца ХХ века. Для них Тамерлан — не бандит и не ханжа на троне. Имеет смысл прислушаться к аргументам полузабытого классика востоковедения — генерала А. Е. Снесарева (1865–1937), который сам был образцом интеллигентности и порядочности, отнюдь не жестокой воинственности. Вот что он написал о Тимуре еще в 1900 году. «Ведь не по одному лишь заносчивому убеждению, что он напугал мир, умирающий Тимур сказал окружающим: «Один только камень, и на нем мое имя». Не ютилась ли в его потухающем сознании мысль о выполненных им, сколько он мог, вечных заветах добра и правды?» По мнению Снесарева, расхожие упреки Тимуру неглубоки, неоригинальны и сводятся по сути к тому, что «он выполнял свое без сомнения крупное дело не по их, разумных историков, шаблону».

Итак, авторитетнейший русский ученый еще столетие назад подверг сомнению «черную легенду» о Тимуре. Почему? Да уже хотя бы потому, что разделял вдумчивый и взвешенный взгляд на сложные и неординарные явления истории своего старшего коллеги — героя русско-турецкой войны 1877–1878 годов, начальника Академии Генштаба в 1878–1889 годах, выдающегося педагога-публициста генерала М. И. Драгомирова. В своих записках Драгомиров отмечал, что тот же Наполеон «наделал множество великих дел и великих бед», но одновременно напоминал слова Сократа: «Лишь тот способен на великое добро, кто способен и на великое зло». Сам Наполеон высказывался куда резче: «Пороки обществу так же необходимы, как атмосферные грозы. Если же равновесие между благом и злом нарушается, исчезает гармония». Этот политологический парадокс раньше недооценивали, не замечали. А между тем он реалистичен, ибо, как поясняет его автор, «все в этой жизни предмет расчета — нужно держаться середины между добром и злом».

В целом ряде случаев мысли Наполеона помогают понять логику действий и мотивов действий Тимура. А понять ее действительно непросто. Уже тот факт, что регулярные военные походы Тамерлана были направлены по всем азимутам, вводит в заблуждение. Если считать, что Тимур хотел завоевать весь доступный ему мир, то смысла в его деятельности нет никакого. Авторитетный для Тимура образец, Чингис-хан, не стремился к достижению берегов всех морей. Напротив, он ограничился стабилизацией ближайшей периферии Монголии.

Чисто географический подход к завоевательной деятельности Тамерлана неоправдан. Следует опять прислушаться к Снесареву — классику не только отечественного востоковедения, но и военной географии и геополитики: «История зачастую опровергает географию и должна быть внимательно выслушана». В применении к геополитике история также рассматривалась Снесаревым как «единый путь к цели». Неслучайно он едва ли не первым поставил вопрос о геополитике как гео[историо]политике. Аристотелевская триада «страна-народ-государство» не просто существует, но развивается: страна складывается в прошлом, народ эволюционирует в настоящем из прошлого в будущее, государство нацелено в это будущее. И Снесарев фактически призывал исходить в геополитических расчетах из истории подчас очень удаленных от нас столетий.

Преображение хаоса в космос немыслимо без стратегических методологий и технологий. Едва ли не самые ранние из них были разработаны и применялись в древнем Китае (учения Сунь-цзы, Ли Гоу), проникали и к его кочевым соседям — древним тюркам, уйгурам, монголам. Тимур, как ревностный последователь Чингис-хана, не мог пренебречь этим наследием. Принципы его геополитики и стратегии, выраженные в знаменитом «Уложении», представляют собой логичное развитие идей Сунь-цзы и в целом китайского военного «Семикнижия».

Восхождение Тимура к власти

Чтобы оценить логику исторического действия Тимура, необходимо заглянуть в предшествующее столетие. После смерти Великого хана Мункэ (1259–1304) империя Чингисидов погрузилась в хаос. В Средней Азии он не прекратился и в XIV веке. В 1326 году, за десять лет до рождения Тимура, был убит хан Кебек (1318–1326), попытавшийся наладить управление Мавераннахром, навести здесь некоторый порядок. В 1334 году, за два года до рождения Тимура, та же участь постигла Тармаширина, брата и преемника Кебека. В 1346 году, когда Тимуру исполнилось десять лет, в борьбе со степной феодальной анархией погиб последний Чингисид, правитель Мавераннахра Казан-хан. Свергший его бек Казаган не решился провозгласить себя ханом и стал эмиром (1346–1358). Под его контролем последовательно царствовали, но не правили два последующих Чингисида. Степная знать во главе с Казаганом эксплуатировала оседлую Среднюю Азию и совершала набеги на соседние страны, однако внешнее сходство такой политики с последующими действиями Тимура при ближайшем сравнении оказывается обманчивым. Когда Тимуру исполнилось 22 года, пал и Казаган. Еще через два года в Мавераннахр вторгся могольский правитель Тоглук Тимур. Средняя Азия стала жертвой произвола мелких тиранов, самоубийственной войны всех против всех.

Тимур, сын мелкого бека Тарагая, возглавил сначала два десятка, позднее три сотни молодых воинов; их отряд сочетал самооборону с набегами и мелкими грабежами в духе монгольских кочевых традиций (хотя сами они давно отуречились и вели в целом оседлую жизнь). В 1361 году Тимур подчинился Тоглук Тимуру и получил в свое владение тумен своего недавнего сюзерена Хаджи Барласа в Кашка-Дарьинском вилайете. В действительности он повел собственную политику, в частности, сразу же сблизился с внуком Казагана, правителем Балха эмиром Хусейном. В середине 1360-х годов союзники сумели закрепиться в Самарканде, в 1370 году вспыхнувшая между ними распря закончилась победой Тимура. В том же году он на курултае Чагатаева улуса был провозглашен военачальниками эмиром Мавераннахра и регентом при хане Суюргатмише из Чагатаевой ветви Чингисидов.

Тимур быстро и сравнительно легко объединил под своей властью междуречье Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, Фергану и Шаш, а также Балх. Но стабильность нового государства в тогдашних условиях его существования не могла быть гарантирована. В Диком поле за Аралом, в Хорасане, Иране, Азербайджане, Моголистане (Семиречье и Джунгария) — повсюду вокруг бушевала смута, таились угрозы. Хорезм был некогда разделен на северную и южную половины между улусами Джучи и Чагатая; при воцарении Тимура южный Хорезм был независим, но буфером от угроз с севера служить не мог. Поэтому в 1373–1374 годах Тимур подчинил его. Обоснованно опасаясь нового объединения северного степного соседа, улуса Джучидов, Тимур поддержал войсками своего ставленника Тохтамыша в его борьбе против Урус-хана, правителя прииртышской Белой орды. Однако Тохтамыш, захватив в 1380 году власть над Золотой ордой, порвал с Тимуром. Таким образом, снова возникла опасность с севера.

Борьба с Тохтамышем обострилась в 1387–1391 годах и продлилась до 1395 года. Все дальнейшие попытки Тохтамыша, разбитого Тимуром, но пережившего своего победителя, вернуться к верховной власти в Степи оказались безуспешными. Раздробленный улус Джучидов уже не представлял для Тимура серьезной угрозы. Еще до первого решительного столкновения с Тохтамышем Тимур постарался обезопасить свое государство с востока — со стороны Моголистана и Восточного Туркестана (Кашгарии). В 1389–1390 годах он совершил туда два похода. Могольский хан Камар эд-Дин бежал в Сибирь, а новый хан Хызр Ходжа породнился с Тимуром и занял лояльную по отношению к нему позицию. В 1399 году ногайский мурза Эдигей разбил литовского великого князя Витовта — союзника Тохтамыша. Он же поддержал противника Тохтамыша Шади-бека, который, как и Хызр Ходжа, не противостоял Тимуру. Так Тимур нейтрализовал степную опасность, заполучил союзников в прикаспийских степях и Моголистане, а затем и в основных землях приуральской Синей орды (Золотая орда стремительно распадалась,Белая также слабела).

Небесспорна и та точка зрения, что прочие походы Тимура в юго западном и южном направлении, против Ирана, Индии, арабов, турок и народов Кавказа, были всецело агрессивными и грабительскими. Конечно, Индия образца 1398 года вряд ли всерьез угрожала державе Тимура (хотя он предпочитал страховаться и от потенциальных угроз), и в данном случае можно допустить, что был реализован принцип «война кормит войну». Что касается Ирана, то он, как и столетие ранее при монголах, служил свободным коридором для вторжения в Среднюю Азию всех мыслимых завоевателей с Ближнего Востока вплоть до египетских мамлюков. Это стало особенно ощутимо после смерти Мункэ. Отсутствие стабильной власти в Иране и Хорасане делало «естественные» границы по Аму-Дарье и даже Каспию совершенно ненадежными. Первоначальное ядро державы Тимура между Хорезмом на севере, Кабулом на юге, Семиречьем на востоке и Гератом на юго-западе, с географическим центром в Термезе, не могло быть стабильным. Давление извне «вращало» его как блюдо, рискующее упасть с шаткого столика.

В самом деле, в 1387 году Тохтамыш внезапно напал на Мавераннахр и прошел его насквозь до Термеза; правда, крепости выстояли до возвращения Тимура. В 1395 году Тохтамыш, оживший после разгрома 1391 года, прорвался в тыл Тимуру на Кавказе через Дербент и в принципе мог зайти в Мавераннахр в обход Каспия. Еще со времен арабских завоеваний Дербент был известен как Баб аль-абваб (Ворота всех ворот). Неудивительно, что Тимур не только разбил Тохтамыша и долго гнал его на север, но и постарался закрепиться в Азербайджане и Дербенте. Когда в 1394 году Тохтамыш заручился поддержкой грузинского царя, стало окончательно ясно, что бесконтрольный Кавказ и особенно западный берег Каспия таят в себе постоянную угрозу. Потому нельзя противопоставлять войны Тимура в Иране и на Кавказе его войнам с Тохтамышем.

Походы Тимура в Месопотамию, Сирию и Малую Азию преследовали не вполне одинаковые цели. В Багдаде он решил закрепиться по той же причине, что и в Иране. А вот с османским султаном Баязетом он боролся для того, чтобы нейтрализовать враждебный центр силы, но без присвоения его территории. Что и вышло после битвы при Ангоре. В данном контексте логичен и запланированный Тимуром на 1405 год поход «в Китай». Скорее всего, его главной целью была нейтрализация зарождавшегося Джунгарского государства, вытеснявшего моголов из Моголистана. Контроль над Монголией из Джунгарии значил для геополитики Тимура куда больше, чем победа (пусть вполне вероятная) над минским Китаем. Поскольку на 1405 год в Средней Азии не было номинального хана Чингисида, найти его явно планировали в Монголии — не исключено, что среди представителей свергнутой в Китае династии Юань. И в свете подготовки похода в Монголию и Китай набе на Индию фактически аналогичен заходу левым флангом тимуровского войска в Сирию во время войны с Баязетом. Хотя, конечно, вопрос этот не вполне ясен. Тимур был далеко не первым и не последним правителем Средней Азии, вторгавшимся в Индию. Иное дело, какие конкретные проблемы создавал ему — или мог создать — Делийский султанат.

При обобщающем взгляде на военные кампании, проведенные Тимуром в течение трех десятилетий его правления, мы видим, что он стремился выстроить державу, состоящую из трех концентрических зон. Средняя Азия, Балх и Восточный Хорасан представляют собой ядро его империи, располагавшееся между Аралом, Каспием, Балхашем, Тянь-Шанем и Гиндукушем. Стабильность ядра активно подкреплялась локализацией, а отчасти и ликвидацией смут во второй зоне, которую образовывали территории пяти междуречий: Урала-Волги, Оби-Иртыша, Тигра-Евфрата и, в меньшей степени, Инда-Ганга и Хуанхэ-Янцзы. Этот пояс рассматривался Тимуром в качестве гласиса его среднеазиатской крепости. Наконец, в третью зону входили более отдаленные приморские государства. Если бы там существовали конкурентные центры силы, они не должны были непосредственно угрожать империи Тимура. Впрочем, таковых практически не было за исключением набиравшего силу Османского султаната, который Тимур и сокрушил. Московское Царство опасности для Тимура не представляло. Столь же отдаленный минский Китай, к тому же ослабленный гражданской войной 1399–1402 годов, также вряд ли рассматривался Тимуром в качестве серьезного противника. Таким образом, главной заботой Тимура были контроль над «Ираном и Тураном» на юге и влияние на ситуацию во всем евразийском степном поясе — на севере. К 1405 году для этого оставалось установить контроль над Монголией.

Личность Тамерлана

В исторической памяти народов Тамерлан — образ грозный, непостижимый, роковой, почти сверхъестественный. На переломе средневековья сознание элит и масс было потрясено «вселенскими» катастрофами, налетевшими из неведомых азиатских глубин — татаро-монгольским нашествием, чумой и, наконец, явлением Тимура. Тимур громил десятки государств и возводил пирамиды из отрубленных голов. Огнебородый монгол — хромой богатырь и ученый-завоеватель, непостижимый и непобедимый — казался всадником Апокалипсиса. Средневековый армянский автор Фома Мецопский именует его «предтечей Антихриста».

Достаточно ли нам для понимания Тимура летописных отрывков, предвзятых оценок и картин Верещагина? Скорее наоборот: «лоскуты» знаний лишь умножают незнание, а непостижимое пугает с еще большей силой. Ниже мы убедимся, что сам Тимур добивался того, чтобы еще до открытого столкновения брать верх над своими противниками. А потому важно понять не только то, что он делал, но также зачем, почему и как именно; осознать не только события, но и их смысл.

Мы знаем Тимура главным образом как дерзкого воина и удачливого полководца (хотя это качества разные и далеко не взаимозаменимые). Куда поверхностнее наши знания о нем как о государственном деятеле. По этой причине от нас ускользает целесообразность его геополитики и войны как одного из ее средств. Война, как указывал К. Клаузевиц, имеет свою грамматику, но не логику. Логика — прерогатива политики; и лучше всего, если это системно историческая логика. Внезапные и сокрушительные удары, наносившиеся Тимуром противнику, часто казались непостижимыми и потому ужасали. Но в том-то и суть внезапности, чтобы противник не был подготовлен, чтобы он не догадывался и не мог догадываться о причинах своего поражения. Тимур требовал, чтобы наступательная мощь его армии «горой вырастала в глазах неприятеля, обрушиваясь на него тяжко и мерно». Источник же этой непостижимой мощи — стратегическое искусство «терпеливой твердости в форме притворной небрежности». Покоряя мир, Тимур, как он сам признавался, «наблюдал за всем и вся, прикрываясь маской бездействия». Именно в этом главный секрет его ошеломляющей непобедимости.

Ни современники, ни историки не учитывали того, что громкие победы Тимура — лишь третья, заключительная, фаза его стратегии, тогда как две другие фазы — разведывательно-диверсионная инфильтрация и парадоксальный маневр — неизменно оставались за кадром. Но оставались они за кадром как раз потому, что были делом не чисто военным, а предметом геополитики. Геополитика Тимура — это высшая метастратегия, одновременно и военная, и гражданская и потому в полном смысле слова — интегративная. В этой метастратегии применяются любые мыслимые средства, а различие между миром и войной чаще всего не прослеживается.

Геополитические успехи Тимура были столь велики, что четыре века спустя им завидовал Наполеон. Но высший секрет первого оказался для второго непостижимым: Наполеон побеждал, истощая силы Франции и Европы, тогда как силы и возможности Тимура в ходе борьбы лишь прирастали. У Наполеона ум служит силе, у Тимура — сила уму. Наполеон опрометчиво атакует Россию и тщетно ждет капитуляции на Поклонной горе. Тимур останавливается у едва остывшего Куликова поля — и уходит. Наполеону было не понять, почему для Тимура «небо лук, а земля тетива» и как ему удавалось «побеждать, не обнажая меча».

Тимур помнил слова пророка Мухаммеда, что мир может быть видом войны, а сама война построена на хитрости, обмане. (В этом Мухаммед солидарен с классиком китайской стратегии, знаменитым Сунь-цзы.) Вот почему сила должна находиться в «узде разума» (то и другое по-арабски звучит одинаково — акль). По определению арабского мыслителя аль-Маварди, «храбрый убьет десятерых, хитрый — уничтожит все войско». В арабском «Поучении владыкам» рекомендуется силе предпочитать хитрость, воевать лишь тогда, когда иного выхода нет, не растрачивать в боях «армию — опору государства». Сам Тимур напоминает, что «благоразумие завоевывает царства, не поддающиеся мечу», а потому «не должно прибегать к силе там, где требуется разумная политика». Но поскольку вовсе обойтись без войны вряд ли возможно, войну в политике и боевые действия на войне следует сводить к минимуму.

Что главное в геополитике или высшей метастратегии Тимура? То, что в ней нет ставки на силу, которую он, однако, умел продемонстрировать виртуозно и сколь угодно устрашающе. Известно, что победа — понятие не физическое, а психологическое, подчинение воли противника, захват инициативы. До сих пор по достоинству не оценена мысль Тимура, что жалок правитель, чей духовный авторитет слабее его кнута. Сам Тимур, по его признанию, старался устранять таких горе-правителей, чьи государства служили рассадниками смут и хаоса, на всем досягаемом пространстве Евразийского континента. Причем добиться этого ему удавалось заведомо легче не силой, а умом и умением: он использовал заветные желания, устремления и побуждения противника, не регулируемые в должной мере «уздой разума».

По мнению Тимура, государство для общего блага обязано богатеть, армия — служить ему надежной опорой. Растрачивать в сражениях и войнах то и другое попросту глупо. Но уж если приходится воевать, действовать надлежит почти как на учениях, по схеме «задача — исполнение — результат». Для своего времени Тимур располагал, бесспорно, сильнейшей и наиболее совершенной регулярной армией, которая по своей эффективности может служить образцом и для времени нашего. Но и она лишь подкрепляла тщательно продуманную и рассчитанную политику, должна была действовать с минимальными потерями и предельной осмотрительностью. Кредо Тимура-полководца известно: «безрассудная храбрость — дочь бесов», «хороший план стоит ста тысяч воинов». Как правило, Тимур начинал с детального изучения противника; оно давало ему обильную пищу для «размышления в тиши покоев», а затем — для квалифицированной игры, напоминающей игру в шахматы даже не с противником, а с самим роком истории. Стратегическая работа была поставлена Тимуром на системную основу и расписана по «нотам» геополитики.

Насколько стратегия Тимура отличалась продуманной изощренностью, настолько насилие не было для него самоцелью, оставалось предельно и целесообразно дозированным. Жестокость — вполне в духе времени — допускалась этой стратегией ради демонстрации всемогущества Тимура. Правитель — «тень Аллаха на земле», Аллах же бывает нелицеприятно суров и грозен. Порой Тимуру требовалось показать, какие исполинские силы ему подвластны. Неукротимые в сражениях профессиональные воины Тимура — лишь одна из этих сил. Если скандинавские викинги заготавливали себе богатство для загробной жизни и потому топили клады в болотах, то воины Тимура стремились заготовить себе слуг для той же загробной жизни в виде убитых врагов. Однако поведение воинов Тимура с их мотивами — аспект хотя и существенный, но частный. Следуя принципу борьбы за души противника, Тимур тщательно изучал души правителей, отдельных людей и целых народов. Об этом ясно говорится как в «Уложении» Тимура, так и в «Зафар-намэ» («Книге побед») Шараф эд-Дина Йезди. Как и Макиавелли, Тимур считал, что ход истории наполовину в Божьих руках и наполовину в руках человеческих. Быть «тенью Аллаха» означает для него понимать свершившееся и предвидеть исторические перемены.

В исламском богословии и в средневековой арабской политологии присутствует понятие стратагем — «хитростей, или уловок богов». Естественно, мощь стратагем единого Бога особенно велика. В качестве «тени Аллаха на земле» Тимур преуспел в умении малыми силами добиваться несоразмерно многого. Например, всего с двумястами воинами ему удалось разбить 12 тысяч врагов. Символ его необычной высшей метастратегии — взятие крепости Карши начинающим полководцем Тимуром без единого выстрела (и вообще какого-либо применения оружия). Тимур постарался показать противнику, что отряд его мал и принимать его во внимание просто не стоит. Гарнизон Карши завалил ворота землей и лег спать, не выставив ни единого часового. Воины Тимура пробрались в крепость так тихо, что не разбудили неприятеля, — а затем трубы затрубили прямо в его уши. Библейский Иисус Навин при взятии Иерихона был вынужден подкопать стены и применить оружие; Тимуру не понадобилось ни того, ни другого. Недаром он любил повторять, что «непокорные должны попадаться в собственные сети».

Тимур неустанно напоминал, что распространяет на земле порядки и заповеди ислама. Однако он и его воины были весьма далеки от ортодоксального исламского правоверия, тем более фанатизма и догматизма. В то же время Тимуру близки слова из «Правил для государей» ат-Тиктаки: «Мир может удержаться на неверии, но не может на несправедливости». «Справедливость — весы Аллаха на земле». Тимур великодушен и милостив к пленным, если они верны своему долгу и своим правителям: берет их к себе на службу либо отпускает на свободу. Напротив, он презирает предателей: они лишь разменная монета в его политике. Тимур чужд мстительности и не только предостерегает от нее других, но и сам подчас терпим к неверным союзникам, даже к такому опасному врагу-вассалу, как Тохтамыш, бороться с которым он был вынужден много лет.

Завоевательная политика Тимура парадоксальна, ибо нацелена на созидательное мироустроение. Выросший в хаосе мелкого тиранства, Тимур ведет с ним настоящую войну сначала в масштабах волости и уезда, затем — страны и континента. Государства, неустроенные и пораженные беззаконием, он берет за правило завоевывать, — но не только и не столько оружием, сколько политическим влиянием. (А удается это ему потому, что он действует в среде пусть и более многочисленных, не обязательно слабых, но заведомо менее умных соперников.). С Тимуром связаны расцвет культуры средневековой Азии — «тимуридский Ренессанс», развитие международных связей, экономики, караванной торговли. Обладай и далее континентальная Азия той степенью безопасности и стабильности, которую сумел ей обеспечить Тимур к началу ХV века, морским путям было бы нелегко (если вообще возможно) выдержать конкуренцию с Великим Шелковым путем и другими караванными артериями

То, что Тимур возводил сверхдержаву ради созидательного покоя, показывает его стремление к развитию «семи наук» и склонность ради ученых бесед «сходить с трона». У его внука Улугбека интересы просветителя и ученого даже возобладали — в ущерб государственной стратегии, что для самого Тимура было бы неразумно и недопустимо. И всю свою жизнь Тимур не знал праздности и покоя, ценил радости не столько материальные, сколько духовные. Как личность он скромнее и в то же время богаче многих владык мира сего. Большинство властителей, тем более основателей империй, стремились превратить место своего последнего прибежища в величественный монумент. Тимур просил возложить на его могилу «простой камень и на нем только имя».

Как и при управлении конем, мудрый правитель обязан, «соединяя снисходительность с твердостью, держаться их середины; терпеливый и снисходительный, он строгость умеряет добротою». С одной стороны, разъясняет Тимур, «я держал народ и воинов между страхом [наказания порока] и надеждой [на вознаграждение добродетели]». С другой — соединял «открытое лицо с милосердием и добротою».

Почему же исторический образ Тимура зачастую серьезно искажается и упрощается как на Западе, так и на Востоке? К тому есть немало объективных и вполне объяснимых причин. Прежде всего, устрашающий облик Тимуру придают не только и не столько сами его деяния, сколько вырванные из контекста событий факты и глубоко субъективные их оценки. Особенно заметный след в предвзятых оценках Тимура играют мнения тех, кого он превзошел и над кем закономерно одержал верх. Но если на Востоке таких жертв геополитики Тимура совсем не мало, то на Западе картина принципиально иная. Там он непосредственно и активно не действовал, там его боялись на почтительном расстоянии. «Черная легенда» о Тимуре нужна была Западу для того, чтобы по контрасту предстать в белоснежных одеждах непогрешимости, если не жертвенной святости. Невольно вспоминается «источниковедческая» заповедь самого Тимура:

Собрав полные сведения насчет обвинителей, столь же тщательно проверить справедливость самих обвинений

Роковая «гора» геополитической мощи самого Тимура имела свою логичную структуру — три специфических яруса, которые целиком просматривались крайне редко. Что это за ярусы? Сунь-цзы рекомендует «побеждать замыслом», Тимур — «размышлением в тиши покоев». Оба они имеют в виду «ярус» метастратегии в спектре «тацит» (безмолвия). Данный уровень геополитики обычно остается для постороннего наблюдателя за облаками, а если все-таки виден, то как сияние «снеговой вершины», ослепляющей наблюдающего парадоксальностью стратагем. Средний, чисто военный, уровень геополитической стратегии тоже скрытный, предпринимаемые на нем практические меры плохо различимы за облаками и грозовыми тучами. И только низший, оперативный, уровень стратегии Тимура, представленный грозовыми «молниями» и «ливнями» военных операций, более или менее открыт постороннему взору.

Вот почему конкретная историческая деятельность Тимура обычно воспринимается однобоко и неполно: непосвященному она доступна от силы на треть. Аналогичным образом на вершине своих побед удавалось действовать Наполеону. Заранее и скрытно приняв все необходимые меры, он вводил в заблуждение «привлекательной, но лживой, опасно обольстительной картинкой генерального боя». Тимур такого рода видениями обманывал и продолжает обманывать и своих современников, и нынешних историков.

Деятельность Тимура по преобразованию евразийского хаоса в космос была немыслима без совершенной стратегической методологии. Эта методология представлена до Тимура не только китайским военным «Семикнижием», но и развитой Ли Гоу в XI веке теорией «цзинцзи» (цзинши цзиминь — управление миром, помощь народам). Чингис-хан, на кого равнялся и кому следовал Тимур, воспринял эти китайские теории как атрибут развитой государственности. Просвещенные уйгуры Восточного Туркестана были посредниками при передаче элементов китайской культуры в культуру монгольскую. Отчасти они сохранили эту роль и в позднейшей, исламизированной Средней Азии XIV века. Плоды их трудов предстают в деяниях и наследии Тимура разнообразно, подчас неожиданно и парадоксально.

Принципы политики Тимура

Один из основных принципов геополитики Тимура — мирное завоевание противника на свою сторону.

Другой принцип геополитики Тимура, многократно конкретизированный им в его «Уложении», звучит так: «добром воздавать за добро, зло предоставляя собственной участи». Он далеко не столь непрактичен, как кажется на первый взгляд. В современном телесериале мудрый детектив Коломбо разъясняет своей изощренной «клиентке» причину, почему ей не удалось «идеальное преступление»: «ваша беда в том, что в вас нет ни капли совести». Значительно ранее Макиавелли на практике доказал, что именно отсутствие совести лишило Борджиа последнего прочной опоры: остались одни враги и никакой свободы маневра. Поневоле начав свой путь в обстановке «войны всех против всех», Тимур умел ценить и использовать «человеческий фактор» во всех его проявлениях.

Наконец, в чем никак нельзя отказать геополитической активности Тимура, так это в высокой мере целесообразности. Не стремясь к мировому господству, он сумел обеспечить среднеазиатскому государству стабильность, превратить его в сверхдержаву. У этой сверхдержавы не было четких и укрепленных границ, подобных тем, которыми пытались отгородиться Китай и поздний Рим. Но их отсутствие свидетельствовало не о слабости, а о достаточной силе. В этом плане империю Тимура правомерно сравнить с ранней Римской республикой, которая поддерживала союзников и нейтрализовала соперников решительными действиями по всем направлениям.